Читать книгу "Судьба — это мы - Леонид Васильевич Ханбеков"

еще не миниатюра в той окончательной, отточенной форме, в какой мы видим ее в зрелом творчестве самобытной художницы. В самом деле, можно ли назвать миниатюрами «Песню о шашке» (1935) или «Магнитогорск» (1940), «Письмо» (1942) или «Город Н.» (1943)?

Нельзя, хотя эти стихи и очень коротки. Их объем мог быть больше, мог быть меньше за счет включения или исключения каких-то деталей, черт, примет места действия, географических или иных реалий, характера героя, самого изображаемого события и т. п. В миниатюре никакого пересказа обычно нет. Она дает концентрированный образ, мысль, состояние.

В русской поэзии коротким стихом блестяще владели Пушкин и Лермонтов, Тютчев и Фет, Блок и Есенин, позже Анна Ахматова. И Татьяничева училась у них умению обходиться минимумом выразительных, запоминающихся с первого прочтения деталей.

Не веришь и проходишь мимо. Редеет сосен строгий ряд. Гляжу на их простой наряд, К тебе стремясь неодолимо. Я не зову тебя назад, Но слезы застилают взгляд, Как будто город полон дыма. («Не веришь и проходишь мимо…», 1940)

Для тех, у кого стихи Анны Ахматовой, что называется, на слуху, влияние очевидно. Но о чем это говорит? Людмила Татьяничева, кстати говоря, никогда не скрывала, что училась у этого крупного лирика. Но учеба у Ахматовой никогда не была для Татьяничевой некритичным подражанием или слепым копированием, в чем иной раз пытаются ее упрекнуть{37}.

Т. Н. Маркова говорит о «близости» образов Анны Ахматовой («Мартовская элегия») и Людмилы Татьяничевой («Мне снилось…»). Но если у Ахматовой:

…из чьих-то приплывшая снов И почти затонувшая лодка, —

образ печальной, сходящей на нет памяти о чьей-то забытой судьбе, то у Татьяничевой лодка не из чьих-то снов приплыла, а это образ ее жизни, ее поэзии, которой она отдает свои последние мгновения.

Последний глоток Отдаю я словам, — И лодка, влекомая к темному дну, Всплывает! — Назло всем погибельным снам, Тяжелым ребром разрезая волну{38}.

Татьяничева овладела миниатюрой, как жанром, в совершенстве. По крайней мере, лирическая или философская миниатюра, полная страсти или гражданского пафоса, стреляющая мощным публицистическим зарядом или трогающая тончайшие струны души задушевной чистотой и искренностью, стала настоящей визитной карточкой поэтессы. Может, потому стала, что рядом с лаконизмом живут в миниатюрах Татьяничевой глубина идеи и незамутненность образов.

Впрочем, думы о значительных эпических произведениях тоже навещали поэтессу. В ее архиве можно обнаружить наброски нескольких поэм.

Об одной из них она рассказывала Александру Фадееву.

Во время его приезда в Челябинск Людмила Константиновна поделилась размышлениями о поэме «Лесная свадьба», которую задумывала. Ей хотелось создать самобытный характер русской женщины, раскрыв его на фоне событий знаменитого Кыштымского восстания, вспыхнувшего на Урале в начале XIX столетия. К сожалению, замысел остался неосуществленным{39}.

Наряду с лаконизмом, простотой и ясностью нужно отметить музыкальность ее стихов, пристрастие к фольклорно-песенным ходам и предметную определенность метафор. Владея всем техническим арсеналом, которым располагает современная советская поэзия, Людмила Татьяничева особенно охотно использовала русскую песенную традицию, фольклорные элементы. К примеру, шуточные, частушечные наигрыши.

Зная все типичные для русской народной песни обороты — зачины, повторы, подхваты и т. д., — она отдавала явное предпочтение противопоставлению, придающему стихам устойчивый колорит сказовости. Такие стихи, будучи один раз услышанными, что называется, без усилий, как бы сами собой запоминаются.

То не лебедь с лебедихой Легкий пух роняют в пруд, — Тополь с белой тополихой В синем мареве плывут. («Ты опять со мною, лето», 1971)

Этим приемом пользовались многие советские поэты: Михаил Исаковский, Алексей Сурков, Степан Щипачев, Николай Рыленков, Александр Прокофьев… Но у Татьяничевой он нашел особую естественность и теплоту, стихи обретали глубину и простор «лирического сюжета» и свободно пелись на самые разные мотивы. Среди таких стихов и «Ах, река, река Исеть» (1940), и «Ярославна» (1943), и «Гори ясно» (1963), и «Высокие полдни» (1966), и «Разлюбица» (1969), и многие другие.

Не сдерживая страсти публициста, действуя как оратор, трибун, она так же любит усиливать, развивать мысль словами одного ряда: существительными, глаголами, прилагательными, наречиями, как бы утверждая ее, доказывая, ломая сопротивление, разрушая чье-то неверие.

Этот прием пришел в поэзию из риторики, из ораторского искусства. В творчестве Татьяничевой он нашел широкое поле для применения. Очень наглядно этот прием виден в стихотворении «Перед дорогой» (1957). В одном случае здесь в качестве некоего стержня образа «действуют» прилагательные:

Но вот я снова в толчее дорожной… В дороге жизнь смыкается тесней, В дороге люди кажутся моложе, Улыбчивей, Доверчивей, Ясней.

В другом такую же активную нагрузку несут на себе уже глаголы:

Как будто все, что к сердцу прикипало, Как накипь ила к телу корабля, Вдруг отболело, Отжило,